Игорь Тарадайкин Повесть о жизни, книга 2, гл.8 - Повесть о лунной принцессе Shingetsutan Tsukihime - 2 Будучи еще ребёнком, Тоно Шики Tonho Shikiпопал в ужасную аварию. Чудом ему удалось выжить, но с тех пор он смотрит на мир другим глазами: он видит больше, чем должен видеть нормальный человек. Шики приходиться мириться с тем, что ему никто не верит. По приказу своего родного отца, он вынужден переехать жить к своему дяде в другой город. Спустя много лет, узнав о смерти отца, Шики возвращается домой, чтобы жить вместе со своей сестрой. Жизнь наладилась, кажется, что все абсолютно в порядке и всё будет дальше идти своим чередом. Обыкновенная, скучная жизнь, в которой не происходит ничего необычного. Но однажды, возвращаясь домой из школы, Шики вдруг почувствовал непреодолимое желание убить, неутолимую жажду крови. Он увидел, как режет какую то девушку на куски. Сон или реальность?
Текст оды целиком и бесплатно:
Идите к котлам, сказал Гронский. Идите все Добывайте похлебку.
Мы пошли к походным котлам. Мальчик пошел с нами. Санитар Сполох крепко держал его за руку.
Голодная толпа беженцев рвалась к котлам. Ее сдерживали солдаты. Факелы метались и освещали, казалось, только одни глаза выпуклые стеклянные глаза людей, ничего не видевшие, кроме открытых дымящихся котлов. Здесь толпа была еще неистовее, чем в Вышницах.
Пуска-а-ай отчаянно крикнул кто-то.
Толпа рванулась. Она оторвала мальчика от Сполоха. Мальчик споткнулся и упал под ноги сотням людей, бросившихся к котлам. Он не успел даже закричать.
Мужчины рвали миски друг у друга из рук. Женщины торопливо совали в рот грудным посиневшим детям куски серой распаренной свинины.
Мы со Сполохом кинулись к мальчику, но толпа отшвырнула нас. Я не мог кричать. Спазма сжала мне горло. Я выхватил револьвер и разрядил его в воздух. Толпа раздалась. Мальчик лежал в грязи. Слеза еще стекала с его мертвой бледной щеки.
Мы подняли его и понесли в синагогу.
Ну, сказал Сполох и тяжело выругался, ну и отольются те слезы Дай только нам взять хоть малую силу.
Мы внесли мальчика в синагогу и положили на шинель. Девочка увидела его и встала. Она дрожала так сильно, что было слышно, как стучат ее зубы.
Мама тихо сказала она и попятилась к двери. Мама моя крикнула она и выбежала на улицу.
Гремели обозы.
Мама отчаянно звала она за окнами.
Мы стояли в оцепенении, пока Гронский не крикнул
Верните ее Скорее, черт бы вас всех побрал
Романин и санитары выбежали на улицу. Я тоже бросился за ними. Девочки нигде не было.
Я отвязал своего коня, вскочил на него и врезался в гущу обозов. Я хлестал нагайкой потных обозных коней, расчищая себе дорогу. Я скакал по тротуарам, возвращался обратно, останавливал солдат и спрашивал их, не видели ли они девочку в сером пальто, но мне даже не отвечали.
На окраинах горели лачуги. Зарево качалось в лужах и усиливало путаницу двуколок, орудий, лошадей, телег всю безобразную путаницу ночного отступления.
Я вернулся в синагогу. Девочки не было. Мальчик лежал на шинели, прижавшись бледной щекой к мокрому сукну, и как будто спал.
Никого не было в сырой и темной синагоге. Огонь потухал, и один только пожилой еврей сидел около мальчика и бормотал не то молитвы, не то проклятия.
Где наши? спросил я его.
Я знаю? ответил он и вздохнул. Каждому хочется горячей похлебки.
Он помолчал.
Пане, сказал он мне тихо и внятно, я шорник. Меня зовут Иосиф Шифрин. Я не умею рассказывать, что у меня лежит на сердце. Пане Мы, евреи, знаем от своих пророков, как Бог умеет мстить человеку. Где же он, тот Бог? Почему он не спалил огнем, не вырвал глаза у тех, кто придумал такое несчастье?
Что Бог, Бог сказал я грубо. Вы говорите как глупый человек.
Старик печально усмехнулся.
Слушайте, сказал он и тронул меня за рукав шинели. Слушайте вы, образованный и умный человек.
Он опять помолчал. Зарево неподвижно стояло в пыльных окнах синагоги.
Вот я сидел здесь и думал. Я не знаю так хорошо, как вы, кто во всем виноват. Я не учился даже в хедере. Но я еще не совсем слепой и кое-что вижу. Я вас спрашиваю, пане кто будет мстить? Кто заплатит по дорогому счету вот за этого маленького человека? Или вы все такие добрые, что пожалеете и простите тех, кто подарил нам такой хороший подарок эту войну. Боже ж мой, когда, наконец, соберутся люди и сами будут делать для себя настоящую жизнь
Он поднял руки к потолку синагоги и пронзительно закричал, закрыв глаза и покачиваясь
Я не вижу, кто отомстит за нас Где человек, что утрет слезы этих нищих и даст матерям молоко, чтобы дети не сосали пустую грудь Где тот, кто посеет на этой земле хлеб для голодных? Где тот, кто отнимет золото у богатых и раздаст его беднякам? Да будут прокляты до конца земли все, кто пачкает руки человека кровью, кто обворовывает нищих Да не будет у них ни детей, ни внуков Пусть семя их сгниет и собственная слюна убьет их, как яд. Пусть воздух сделается для них серой, а вода кипящей смолой. Пусть кровь ребенка отравит кусок богатого хлеба, и пусть тем куском подавятся они и умрут в мучениях, как раздавленные собаки.
Старик кричал, подняв руки. Он тряс ими, сжимал их в кулаки. Голос его гремел и наполнял всю синагогу.
Мне стало страшно. Я вышел, прислонился к стене синагоги и закурил. Моросил дождь, и тьма все плотнее прилегала к земле. Она как бы нарочно оставляла меня с глазу на глаз с мыслями о войне. Одно было для меня ясно надо положить этому конец, чего бы это ни стоило. Надо отдать все силы и всю кровь своего сердца за то, чтобы справедливость и мир восторжествовали наконец над поруганной и нищей землей.
Все комментарии на сайте (0)